|
Петр Алексеевич МИХИН
ШЕСТЬ КИЛОМЕТРОВ
В августе сорок второго мы чуть не взяли Ржев. После мощной двухчасовой артподготовки на фронте шириной 10 километров передний край обороны немцев был сметен. Земля ходуном ходила. В двух шагах человеческого голоса не услышать. Грохот артподготовки – многие сотни орудий огонь вели – слился в постоянный страшный гул. Как при землетрясении…
Немцы драпанули из Ржева. Пехота наша шла вперед в полный рост – немецкий передний край был пуст. Радовались мы – не передать: до Ржева рукой подать!
Конечно, потом, после войны, немцы в своих мемуарах не напрасно назовут этот город краеугольным камнем войны на Востоке. Ржев стоит в 150 километрах западнее Москвы. На высотах, а кругом низины и болота. Для немцев очень удобное место для наступления на Москву. Они и называли Ржев ключом к Москве. Для нас же этот город стал форпостом на пути к столице.
Поэтому что мы, что немцы за Ржев дрались отчаянно. Платили ту самую пресловутую «любую цену». Перед нами стоял приказ Сталина: взять город любой ценой. А у немцев был свой, не менее беспощадный приказ Гитлера: Ржев не сдавать ни при каких обстоятельствах. Они же не теряли надежды захватить Москву даже после поражения в Московской битве. Поэтому и держали Ржевский плацдарм – для нового наступления.
Наша дивизия наступала на Ржев с севера, прямо в лоб ему. Но войти во Ржев мы не успели. Погода вмешалась. Дожди хлынули неимоверной силы. Дороги размыло напрочь. Других путей тоже нет – болота вспучились от воды. Что там машины?! Для танков эта грязь оказалась непроходимой. Даже лошади наши артиллерийские – всего-то с двумя снарядами в мешках наперевес, через спину! – не в состоянии были двигаться.
Наше наступление остановилось. Немцы вернулись на свои оборонительные позиции перед Ржевом, а тыловики в сам город вернулись…
Когда кончились дожди, с наших боевых позиций сняли и увезли в тыл сотни танков прорыва и те тысячи орудий, что несколькими днями ранее «проламывали» передний край обороны немцев. Которая на тот момент уже была восстановлена. А мы, местные войска, остались здесь, в шести километрах от Ржева. С никем не отмененным приказом взять Ржев любой ценой…
Так и началось наше тягостное, без перспектив, обреченное заранее на неудачу наступление. Пехота наступала – истощенные к тому времени стрелковые дивизии.
Немцы же получили после первого нашего удара серьезные подкрепления – артиллерию, танки, самолеты. Превосходящими силами контратаковали нас постоянно. А наше командование методично, изо дня в день, сыпало тысячи и тысячи солдат в эту «ржевскую прорву». Оставшиеся в живых безуспешно ползли и бежали из болот на укрепленные немцами возвышенности – по полям, усеянным трупами. По всем этим «рощам и долинам смерти». Хотя, конечно, воевали мы самоотверженно. И немцам крепко доставалось. Но все равно наши и их потери были несравнимы.
В один из дней августа 1942-го стрелковый батальон (полсотни бойцов всего в нем осталось из двухсот человек) атаковал немецкую траншею перед деревней Полунино. Бежали под огнем их пулеметов по полю, устланному трупами ранее наступавших здесь бойцов. Я, командир взвода артбатареи, тоже бежал в этой цепи наступавших – вместе с единственным оставшимся в живых телефонистом. Остальные четверо моих связистов и разведчиков лежали где-то рядом, на этом поле. Их убило в предыдущих бесплодных попытках взять растреклятую немецкую траншею.
Мы, артиллеристы, поддерживали наступающую пехоту огнем. Хотя это слишком громко сказано: поддерживали! Бегу и прекрасно знаю: снаряды, которые я могу использовать в этом бою, строго лимитированы. Они – «на крайний случай». На отражение возможных немецких контратак.
Метров за двести до немецких позиций к их пулеметному огню присоединились минометы. Мины густо рвутся вокруг нас. Мы бросаемся на землю. Я втискиваюсь между двумя трупами. Они хоть как-то защищают меня от осколков и пуль.
Но вот разорвавшаяся рядом мина поднимает в воздух один из трупов. Падая, он накрывает меня с головой. За шиворот сыплются черви, а из пронзенного осколками раздутого, вспученного живота в нос бьёт концентрат отвратительного зловония. За последние дни мы привыкли к этому тошнотворному трупному смраду. Он всюду на поле. Но эта концентрированная порция чуть не лишила меня сознания.
Удалось совладать с собой. И это было очень хорошо. Потому что оставшиеся в живых пехотинцы уже начали отползать назад, на исходные позиции. А под прикрытием своего минометного огня из растреклятой этой траншеи уже выскакивают немцы. Разворачиваются и густой цепью бегут в контратаку. Догнать их нас, придавленных к земле разрывами мин, ничего не стоит. Очень скоро они расстреляют из автоматов в спины, прорвут наш хлипкий передний край и выбьют остатки батальона подальше от Ржева. Надо спасать положение! Кроме меня, сейчас это сделать не сможет никто.
- По траншее, прицел меньше четыре, батареею, огонь! – телефонист эхом передает мою команду на батарею. Чудо: телефонный кабель не порван минами.
Наши снаряды рванули, как положено: там, куда подбежали немцы. Большинство их уничтожено, остальные спешно отползают обратно, в траншею. Контратака отбита!
Остатки нашего батальона, потеряв четырнадцать человек убитыми и ранеными, благополучно прыгает в свою траншею. Все потные, в грязи, измождены беготней по трупному полю. Валимся на дно своей неглубокой позиции. Комбата, младшего лейтенанта – он единственный уцелевший офицер во всем батальоне, вызывает по телефону командир полка:
- Захватили траншею?
- Не смогли. Залегли под сильным огнем. Вернулись на исходную.
- Как вернулись? Ты с ума сошел? Немедленно возобновить атаку! Чтоб сегодня же батальон взял немецкую траншею!
Конечно, ни в какую новую атаку жалкие остатки батальона комбат не поднимает. Это бессмысленно. Когда через час его снова вызывает к телефону командир полка, с тем же вопросом «Ну, взяли траншею?», комбат отвечает:
- Да продвинулись метров на сто.
- Чтоб к вечеру траншея была наша! – слышит он в ответ.
У командира полка – понятное нетерпение. «Сверху» ему так же, теми же вопросами и в тех же интонациях, «долбит» комдив. Поэтому скоро – очередной звонок. И тот же вопрос: «Ну, как?».
- Метров на пятьдесят еще продвинулись, - говорит комбат. И я точно знаю, что это святая ложь. Но командир полка требует:
- Дай трубку артиллеристу!
Чтобы не подводить комбата, отвечаю:
- Метров на сорок продвинулись еще…
Младший лейтенант, бедняга, уже и не рад, что всего за неделю из взводного стал комбатом. Ему жалко поднимать бойцов в бессмысленную атаку. Но командованию до всех этих «деталей» нет никакого дела. Ему важно, чтобы не затухало наше наступление. Бессмысленное и беспощадное – «любой ценой».
Немцы тем временем начинают беспощадно обстреливать наш передний край – минами, снарядами. Десятки, сотни разрывов встают фонтанами земли и болотной грязи. Бесчисленные смертоносные осколки заполняют всё пространство вокруг. Мы с комбатом, его ординарцем и моим связистом втискиваемся в небольшой – всего метр глубиной – блиндажик. Он хоть от осколков, может быть, спасет. Нас немного успокаивает этот тонкий слой земли над головой. Согнувшись в три погибели, рядком сидим на глиняном лежаке, выступающем от стенки блиндажика. Который содрогается при каждом близком взрыве, обсыпаясь землей с потолка.
Каждый из нас в этот момент про себя молит Бога: лишь бы не было прямого попадания в середину блиндажа! Один из снарядов разворачивает его угол. Солнечный луч врывается к нам под землю. Очередной удар сотрясает стенки.
В этот момент мой телефонист – он сидит справа от меня – плавно, но настойчиво просовывает мне под мышку свою руку. «От страха, наверное!» - думаю я снисходительно.
Но вот его ладонь просунулась наружу – к моей груди. Я поворачиваю голову и вижу: почему-то на ладонь связиста надета… небольшая банка. Как консервная! «Зачем он банку на руку натянул?» - думаю с удивлением и недоумением. Но не темно уже в нашем блиндажике – из развороченного угла солнце светит. Присматриваюсь: никакая это не банка. Это алюминиевый взрыватель! И вовсе не рука телефониста под мышку ко мне залезла – семидесятипятимиллиметровый снаряд! А его взрыватель блестит, напоминая консервную жестянку.
Меня охватывает ужас, когда я понимаю все произошедшее. Кричу громко:
- Быстро все из блиндажа. У меня снаряд под мышкой!
Все трое выкатились из нашей подземной норы наружу, как разлившаяся ртуть. А я осторожно поднимаю правую руку вверх, чтобы не потревожить снаряд, падаю на левый бок и тоже выскакиваю из блиндажа.
В траншее прихожу в себя и решаюсь заглянуть в свое подземное «убежище». Да! На две трети своей длины из стенки торчит снаряд. Видимо, у него не сработал взрыватель. Что было бы со всеми нами, если бы снаряд взорвался, представить нетрудно. А я и по сию пору задаюсь одним и тем же вопросом: всех ли нас, четверых, Господь тогда миловал? Или кого-то одного, а остальные благодаря ему остались живы?
И еще. Наша стрелковая дивизия продвинулась к окраинам Ржева на шесть километров - за пять месяцев жесточайших боев, ценой трижды обновленного своего состава. Единственным положительным моментом тех боев за Ржев считаю: немцы вынуждены были оттянуть часть своих сил от Сталинграда сюда, в верховья Волги. Этим мы способствовали нашей победе в Сталинградской битве. |
 |
